Огонь, пожар и зимний холод
Сошлись в сражении пред тобой.
Один так горд, другой так молод.
И каждый – сказочный герой.

Огонь! Пожар! Твоя стихия.
Ты любишь свет и теплоту.
Но вьюги вой морозит спину
И погружает в пустоту.

И будут биться век от века,
В тебя вселяя боль и страх,
Два этих странных человека –
Два Демона в твоих мечтах

Сезон в нашем понимании это грибная пора, то есть вторая половина августа, весь сентябрь и первая половина октября.
Тяжелое время. Ежедневный режим, тяготят поиски без финала, с которых приходится ехать на свежие заявки. Скорбим по погибшим. Радуемся живым. Работаем на износ.
В 2018 сезон начался в июне. Это настоящее испытание прочности для отряда. Пять одновременных активов в разных районах истощают ресурсы, обнажают нервы.
Друг, все получится. Я знаю точно. Помни, что ты это порой единственный шанс для человека в лесу.
Представляешь, что испытывает отчаявшийся обессиленный человек, почувствовав на себе свет твоего фонаря? Он не знает почему ты "лиса 8", но еще много раз во сне, когда будет страшно, его будут спасать люди с этим позывным.
Без тебя никак. Приезжай

А волки глядят и глядят в облака,
Луна светит им, светит им свысока.
Волкам лунный свет дал сияние глаз,
А что им не петь – они свободнее нас.

Серые тени, дикие звери,
Жёлтой луне поют о свободе,
Только они, способные к вере,
В норы свои по ночам не уходят.
В песнях их слышно минор и тоску,
Утро их снова в погоню отправит,
Следы точно буквы на свежем снегу,
Гонит кого-то волчиная стая.

В тихом экстазе, закончив охоту,
Сладкую кровь с морды слизав.
Волки берут минорную ноту,
К вечной луне поднимают глаза.
Славят свою волчиную волю
И зажигают глаза-фонари.
Гонят кого-то по белому полю –
Убей в себе жертву или умри!

Бледный чувак неформального вида,
На левой руке следы суицида,
Кожаный плащ, хаер до плеч,
На шее кулон – серебряный меч,
Круги под глазами – тоже дань стилю.
Готика, мать её, жива, не убили.
Мысли чисты, словно горный ручей
Он сегодня свободен, он сегодня ничей.

Улица, площадь, незнакомые лица,
Небо, как небо Аустерлица.
Кто он такой и куда он идёт
Может кабак, может на эшафот.
Мерят асфальт подошвы ботинок.
Зеркало глаз – две пары льдинок,
Карий укор всем, кто не поймет
Он сегодня беспечен, он сегодня умрёт.

Цветы на могилах, как бледные краски,
Портреты на плитах мёртвы, но прекрасны.
Нож у запястья как ствол у виска,
В книге судьбы золотая строка.
Сами себе, подписав приговор,
Люди уходят в небесный простор.
Жить в этом мире – тяжёлая пытка,
Нож у запястья – вторая попытка.

Если есть шаг, должен быть след,
Если есть тьма, должен быть свет.
Мысли бегут легкой трусцой,
Тысячекратно был прав Виктор Цой.
Быстро поняв, кто король, а кто шут
Он собрался идти, но его не зовут.
Принести себя в жертву свету и тьме – 
Задача ни тем, кто в здравом уме.

Боже, даруй мне покой,
Даруй мне покой рядом с ним,
Чтоб затих этот дикий вой,
Что слышен лишь нам одним.
Чтоб потух этот дикий пожар,
В котором сгорает мечта.
Утопает в слезах душа,
Что раньше умела летать.
Боже, даруй мне сил,
Чтоб выйти на встречу к нему.
И пускай, он меня не просил,
Я не дам ему быть одному.
Боже, пускай умру,
Не выдержу этот бой
И растаю потом поутру,
Но слышится будет вой.
Боже!!! Не плачет волк!!!
Неужели тот вой затих?!
Слишком слаб сейчас голос мой…
А еще…закончился стих.

ЗОЛА
Я был остывшею золой
Без мысли,облика и речи,
Но вышел я на путь земной
Из чрева матери - из печи.

Ещё и жизни не поняв
И прежней смерти не оплакав,
Я шёл среди баварских трав
И обезлюдевших бараков.

Неспешно в сумерках текли
"Фольксвагены" и "мерседесы"
А я шептал:"Меня сожгли.
Как мне добраться до Одессы?"

С.И.Липкин

Бухенвальд

Звучит красиво - Бухенвальд,*
Гора и дол покрыты лесом,
Но что же мне туманит взгляд?
В глазах - кровавая завеса.

Здесь восемь лет витала смерть,
На рубищах - сплошные клейма,
И невозможно разглядеть,
Что там, внизу - волшебный Веймар.

Там - Гете "Фауста" писал,
Здесь - пламя смерти бушевало
Там - "Люди гибнут за металл",
Здесь - люди гибнут от металла.

Там - Виланд, Шиллер, Гердер, Бах,
Там - Кранах, сказочен и ярок.
Здесь - пулеметы на столбах
И пасти лютые овчарок.

Там - жил великий Ференц Лист,
Воспевший музыкой свободу.
Здесь - бьют кувалдой в ржавый лист,
Людей сгоняя на работу.

Там - грациозный Бельведер,
Там - дух искусств здоров и пылок.
А здесь - фашистский офицер
С ухмылкой целится в затылок.

Там - Музы вышли на парад,
Здесь - всюду смерти изваянье.
Звучит красиво - Бухенвальд?!
Какое жуткое названье!
М. Луцкий

Было детство у девочки Шули.
Мама, папа, старушки - бабули,
И, готовый на мудрый совет,
Бородатый осанистый дед.

Тихий двор, и пушистый котенок,
Светлый город,
знакомый с пеленок,
В каждой улице – древняя слава.
Называется город – Варшава.

А на улицах жили березы
А в оградах пунцовые розы.
Звуки папиной скрипки взлетали,
Рисовали прекрасные дали.

Было детство такое счастливое,
А у мамы прическа красивая,
А у куклы – любимой Даринки,
В настоящих бантах – золотинки.

В день рожденья
гостей приглашали,
Было детство – без слез и печали.

***

Было детство. Когда это было?
Что ж ты, детство,
о Шуле забыло…
Ускользнуло в сиянии лета
За стенами Варшавского гетто.

Плачет мама, любимая мама.
Прячет Шулю от смерти упрямо.
Ведь уже под проклятые пули
Угодили старушки - бабули.

Да еще, в завершении бед
Был расстрелян осанистый дед,
Был расстрелян за веру, за Бога,
Всполыхнула огнем синагога,

Ну, а дед, он не мог устоять,
В пламя кинулся Тору спасать…
Щелкнул выстрел. Упрямо в ответ
«Шма…» -
шепнул умирающий дед.

В утешение дочке и маме
Достает папа скрипку ночами,
Где вы, Вагнер, Бетховен и Бах?
Плачет скрипка в опухших руках.

***

Снова выстрелы вдруг – что же это?
Разбудили Варшавское гетто.
Грохот, крики, мольбы, кутерьма…
«Выходите! Покинуть дома!»

Через площадь к вокзалу рядами
Повели меж немыми домами.
Не взирая на слезы, на стон
Затолкали в товарный вагон

Поезда, поезда, поезда,
В такт колесам стучится беда,
Что ты. Дочка? –
Так хочется пить…
-Потерпи. Бесполезно просить.

Потерпи. Постарайся, малышка…-
Где – то в гетто забытая книжка,
А у куклы, любимой Даринки,
Не банты в волосах – паутинки.

-Остановка. Родная, ты слышишь?
Ты живая, родная, ты дышишь,
Мы выходим. Вставай же, иди!-
Что же там, что же там, впереди?

***

Все до точки продумано было.
Выдавали кусочками мыло,
И в кабины вели душевые.

Те, что были пока – что живые

Шли, надеясь, сто струи воды
Хоть на миг оградят от беды.
-Сорок женщин и восемь детей!
Заходите, евреи, скорей!-

Закрывали снаружи засовы.
Что, евреи, помыться готовы?
И под дьявольский смех до отказа
Наполняется камера газом…

-мама, что это?
-дочка. Прости!
Не смогла тебя мама спасти.
Если можешь, сдержись,
не вдыхай…
-я люблю тебя, мама!
-Прощай…

Все кончалось за 20 минут.м
Остальные слегка подождут,
Им до смерти сегодня немного.
Вот и все. Завершилась дорога.

***

Где-то там. На соседней планете,
Веселились беспечные дети.
А в Варшаве березы взгрустнули…
…Было детство у девочки Шули… (с) Шуламита Чепела 2013 год

Жёлтая звезда

                Феликсу Нyсбауму

Пугливый взгляд…   Иначе и не скажешь:
отчаянный, тревожный – крик души.
В чужом отныне  мире он на страже
и чувств, и слов. Замри и не дыши.
Но не согнуло до конца смиренье,
и мысль живёт - свободная пока.
В глазах печаль и тяжкое сомненье.
На рукаве звезда. Быть может, на века?

Всё впереди!  Грядут ещё Дахау,
и ночь Хрустальная, и детский плач, и страх,
кровавая в Прибалтике расправа,
и Яра Бабьего неупокойный  прах...

Да, жёлтая звезда – не солнце в небе.
И плачет о своем народе ребе…

28.04.2006 г. Оснабрюк

КАТОК

(сюжет взят из книги «Говорят узники фашизма» - рассказ об одной изощренной пытке,
жертвами которой становились исключительно католические священники и евреи)

Деля друг с другом ужас тяжкий,
Собою заменив коней,
Запряжены в одну упряжку
Бредут священник и еврей.

За ними следом – не карета,
А неизбежный, словно рок,
Седого лагерного цвета
Большой асфальтовый каток.

И, подбоченясь лиховато,
Повозкой правит господин –
Один из извергов штрафбата
Убийца Эрнест Кранерин.

Забыты распри вековые
Перед лицом кошмарных дней.
За руки взявшись, чуть живые,
Бредут священник и еврей.

Упавший тянет за собою
Того, кто рядом запряжен,
За слабость – платим головою.
Катком раздавлен будет он.

Ценна ли жизнь теперь на свете?
Да лучше б смерть пришла скорей!
Но друг за друга вы в ответе,
Священник ты, или еврей.

Убийца жалости не знает,
Упряжка парная бредет,
И каждый – ближнего спасает,
И каждый смерть к себе зовет.

А тот, кто ночь прожить посмеет,
Кто не отправится к печам,
Оплачет друга, как сумеет,
В молитве к черным небесам.

Мой сын сказал однажды – Мама!
Ну, сколько можно крови литься?
К чему забытой жизни драма,
Когда вокруг живые лица?
Давно земля войну забыла,
И холокост ушел в забвенье.
А тут – как вскрытая могила –
Опять твое стихотворенье.

Других занятий не найдется?
К чему опять тревожить память?
-Тебе, сынок, простить придется
Своей неугомонной маме
Ее встревоженную душу,
Что память бережет чужую.

Я ваш покой сегодня рушу,
Я вас тревожу и волную,
Чтоб вы случайно не забылись,
Чтоб вы беспечно не уснули.
Чтоб в ваши спины не вонзились
Когда-то пущенные пули.

Горит звезда над Иерусалимом -
Печальная еврейская звезда.
Над городом священным и любимым,
Прекрасным и загадочным всегда.
И у стены разрушенного Храма
В одеждах чёрных старый и больной
Еврей, рыдая, произносит «Мама»,
А мама уничтожена войной

Горит звезда, горит над Бабьим Яром
В печальной и тревожной тишине.
Стоит еврей, израненный и старый,
С медалью за Победу в той войне.
И в новом, народившемся рассвете
С руками распростёртыми старик
Кричит, рыдая, «Дети! Дети! Дети!».
Но остаётся безответным крик.

Вновь память на Днепропетровском небе
Зажгла печали скорбную звезду.
Стоит от горя поседевший ребе
У рва, что в Ботаническом саду.
И, от глухих рыданий содрогаясь,
Он стонет, не имея сил кричать.
В меноре свечи тихо догорают,
А в сердце невозможно боль унять.

Плачет скрипка на высокой ноте
Плачет, стонет каждая струна.
Это скорбь о тех, чья песнь в полёте
Чёрной злою силой прервана.
Стонет скрипка, плачет и тоскует.
Плачет скрипка каждый день и час.
Где молитву отыскать такую,
Чтоб вернула всех ушедших вас?
Плачет скрипка в бездне мирозданий,
Изливая боль из года в год.
Сколько бед, несчастий и страданий
Перенёс великий мой народ.

Дети гетто
Дети, рожденные в гетто,
Печальные дети войны,
Нарушив невольно запреты -
На свете вы быть не должны.
Нельзя вам дышать кислородом,
Нельзя в колыбели кричать -
Своим незаконным приходом
Под пули подставите мать.
И мечутся матери, плачут,
И помощи просят врачей,
И прячут родимого, прячут
Средь всяких ненужных вещей.
Выносят в корзинах плетенных
Под тусклым огнем фонарей
Малюток, в неволе рожденных,
На милость других матерей…
Тамара Ростовская

Я сегодня буду мыться!

Я красива и бела!

Помню капли на ресницах…

Зря ты, Соня, наврала!

Время радостного дела

Мыльной пены и волны.

Жаль, я, только, похудела

И все ребрышки видны…

Чтобы мыться-веселиться –

Раздеваюсь до гола.

Соня, что за небылица,

И зачем ты наврала?

Снова думаю про Яшку.

Хулиган и лоботряс.

Но ту самую бумажку

Я читала двести раз…

Душ! Ура!.. Воды упрямо

Не дают. Газ! Крик! Тела!

Душно! Ой, задавят!! Мама!..

Сонька, ты – не наврала…