Посылочка для оборотня:

Сколько ни корми - 5я сказка старого зоопарка

Младенческий плач доносился из волчьей клетки. Зоопарк давно закрылся, освещение отключили, только ветер гонял опавшие листья по мокрым дорожкам, да круглая луна проглядывала сквозь клочки облаков. У Рувим Есича по спине пробежала струйка холодного пота.

Руководитель кружка юннатов до позднего вечера возился с отчетной стенгазетой по случаю годовщины революции и с некоторым неудовольствием предвкушал пеший маршрут до дома, остывшие макароны с жирной котлетой и укоризненный взгляд вдовой сестры, которая вела хозяйство старого холостяка. Никаких младенцев в его планах не намечалось… и вот, кто-то басовито и недовольно орал из клетки, заглушая скулеж волчат и заливистый вой их матери Ракши.

Прошептав что-то похожее на «шум и срам», Рувим Есич помчался за сторожем – у Палыча был и ключ и хороший фонарь. В электрическом свете явное сделалось очевидным - на соломенной подстилке дрыгал пухлыми ножками младенец мужеска пола, рядом ползали и пищали полуслепые волчата. Рувим Есич остался у клетки, пытаясь привлечь внимание волчицы, Палыч поспешил за багром и крюком.

Сторож опоздал.

Когда он громыхая железом подбежал к волчьему логову, луна зашла за тучи. И никакого ребенка в клетке больше не плакало – пятеро совершенно одинаковых с виду волчат мирно сосали материнское молоко.
Если бы Рувим Есич оказался у клетки один, то, пожалуй, решил бы, что повредился в рассудке. Но младенца видел и сторож, абсолютно трезвый в тот вечер. Чудеса… а вот с докладом лучше повременить, иначе и вправду лишат премии или отправят в незаслуженный отпуск.

Утром клетка выглядела совершенно нормально – волчата пищали в логове, Ракша вылезла за куском мяса, зыркнула на людей и скрылась. У Рувим Есича не осталось повода для тревоги. Впрочем, меры он принял - ежедневно кто-нибудь из юннатов приносил ему письменный отчет о детенышах Canis lupus.

С месяц дела семьи обстояли вполне благополучно. А затем дежурные один за другим стали докладывать – волчонок «пятый» крупней и слабее прочих, волчонок «пятый» не ест сырое мясо, волчонок «пятый» не играет с остальными детенышами и мать не вылизывает его. Ничтоже сумняшеся Рувим Есич сам установил дежурство – и дождался ответа.

В ночь январского полнолуния руководитель кружка юннатов своими глазами увидел – в волчьей клетке прямо на соломе поодаль от волчат сидит и скулит голый мальчишка лет двух-трех на вид. По уму следовало бы выдернуть из теплой постели директора зоопарка, составить протокол изъятия и так далее. И отправить волчьего выкормыша в бокс детской больницы, откуда его скорее всего заберут товарищи ученые – для опытов пригодится…

У Рувим Есича не было своих детей, вдовая сестра его, покалеченная войной, дважды теряла плод. А щенок походил мастью на витебскую родню – черноглазый и смуглый, с жесткими волосами цвета воронова крыла. Бесстрашно распахнув дверь, Рувим Есич вошел в клетку, подхватил мальчика на руки и вышел спиной вперед, стараясь не выпускать из виду рычащую волчицу. Есть!
На ощупь мальчишка оказался горячим, словно у него был жар. И пах не как ребенок – мясом, пылью и псиной.

Впрочем, горячая ванна, детское мыло и хвойный настой исправили положение. Говорить малыш не умел, смеяться и плакать тоже. А вот кусался не хуже волка, чуть не оттяпав палец приемной матери. Без лишних церемоний Рувим Есич объяснил сестре, кого он притащил посреди ночи. Озверелая от бездетности женщина разрыдалась. И преображение малыша в лобастого перепуганного щенка не напугало ее. Наш мальчик! Вырастим как сумеем.

Назвали ребенка Зеев в честь прадеда. Первые месяцы ушли на жесткую дрессировку – не слушая мольбы сестры, Рувим Есич держал щенка на привязи, кормил с рук и выводил погулять лишь глухой ночью. И разговаривал с ним часами, повторяя простые слова человеческой речи. Сестра купала ребенка, расчесывала его, укрывала байковым одеялом, пела старые прадедовские колыбельные, ставшие прахом вместе с семьей – утирала слезы и пела. Через два месяца волчонок сказал «папа» и «мама». Через полгода спал на постели, пользовался ватерклозетом и ел суп из тарелки ложкой. Через год перестал грызть книжки и повадился их читать. Выглядел он уже восьмилеткой – пора в школу. Метрика стоила золотых часов с репетиром, с пожилой директрисой сестра договорилась сама.

Оставалось самое сложное – убедить сына, что никто ни при каких обстоятельствах не должен видеть волчьего облика. День за днем Рувим Есич объяснял мальчику – если показать людям звериную натуру, то застрелят или утащат в приют для бродячих собак. Или – того хуже – запрут в клетку до скончания дней. Спонтанному преображению способствовали приступы гнева и ярости, к коим Зеев бывал склонен. Но разум оказался сильнее.

Наблюдая за сыном, сестра иногда шептала Рувиму Есичу, что сынок словно бы уродился в прадедову родню – династию уездных врачей. И правда невесть откуда у ребенка прорезались острый ум, наблюдательность, чуткий слух и огромная память. Правда скрипку, что купила сестра, волчонок возненавидел и однажды сгрыз в щепки. Зато в учебе проблема возникла только одна – Зеев скакал через класс, вбирая знания точно губка. После того, как над верхней губой мальчишки зачернели первые усики, он перестал расти быстрей сверстников. Но учился все так же истово – книги заменили ему и развлечения и друзей.

Любовь к приемным родителям мальчик показывал редко – подойдет, прижмется горячим лбом на мгновение и снова читать. Или бегать – гоняться по старому парку в любую погоду, мерить ногами утоптанные дорожки ему тоже до крайности нравилось. Рувим Есич подозревал, что вдали от людей сын все-таки преображается и носится дикарем между кленов, но ходить следом и изучать следы не стал – доверие мальчика показалось важнее. Он следил за другим – не появятся ли вдруг на одежде следы крови, не начнет ли подросток рычать и огрызаться на ближних. Думать о мерах, которые придется предпринять, если хищная натура все-таки возьмет верх, Рувим Есичу не хотелось.

Десятилетний волчонок прекрасно окончил школу. В армию его не взяли по причине врожденного дальтонизма. Директриса умоляла отличника поступать в МГУ, Рувим Есич обещал позвонить профессору из мединститута, но Зеев проявил ослиное упрямство, пренебрег и слезами приемной матери. Наилучшим местом для применения огромных способностей мальчик счел заурядный ветеринарный техникум – даже не институт. И со смаком вгрызся в занятия, словно пес в мозговую кость. С одинаковой ловкостью он вскрывал нагноившиеся копыта племенным жеребцам, возился с маститными коровами и авитаминозными кроликами, собирал по кусочкам сломанные лапы собак и неделями мазал йодом болячки лишайным кошкам. Звери боялись его, дрожали и вскидывались, но подчинялись беспрекословно.

С дипломом в руках Зеев явился назад в зоопарк. Свой ветеринар там конечно же был, толстенькая, говорливая и добросердечная Фатима Абделькаримовна. Она неплохо принимала роды, штопала раны, накладывала шины, вливала в пасти рвотное, снотворное и слабительное. На этом ее таланты заканчивались. Какая операционная? Какая капельница слону? Какое кесарево тигрице? Как, простите, лечить перелом ноги у жирафа – вы хоть представляете давление на кость, молодой человек?! Зеев представлял, точнее нюхом чуял, что у зверя болит и как это править. К гипсу, антибиотикам и стрептоциду он добавил дары лесов и полей, самолично собирал травки, толок порошки, составлял микстуры и зелья. Он оказался внимателен, терпелив, чуток и добр к страдающему зверью. И творил чудеса, ставя на ноги безнадежных больных. Служители втихомолку называли молодого диковатого ветеринара «Доктором Айболитом». Но в лицо шутку не повторяли – Зеев умел вызвать уважение у людей.

Когда лев Тамерлан заразился кошачьей чумой и бился о прутья клетки рыча и хрипя от боли, никто не решался войти к нему, чтобы дать лекарства. Слишком страшен был хрипящий окровавленный зверь. Фатима Абделькаримовна посоветовала директору усыпить льва, но у Зеева оказалось другое мнение. Он спокойно распахнул дверь, спокойно сделал Тамерлану положенные уколы, влил в оскаленный рот теплый бульон, приложил к вздутому животу грелку и оставался рядом со хищником до тех пор, пока бедняге не стало легче. Мало кто из служителей мог похвастаться таким мужеством.

Предусмотрительный Рувим Есич слегка тревожился из-за новой работы мальчика. Его родная мать Ракша давно умерла, и однопометники сына тоже отдали богу души – волчий век куда короче людского. Только кровь не водица – а ну как игранет в неподходящий момент?

На какое-то время руководителю кружка юннатов помстилось, что повод для беспокойства и вправду есть. Волчьи вольеры притягивали ветеринара. Он часами сидел на корточках, наблюдая за возней серой братии, потом повадился заходить за решетку– разговаривать, гладить, играться с малышней и переглядываться с вожаком зоопарковой стаи, матерым самцом Карагачем. О чем парень беседовали с волками – бог весть.

Однажды Зеев не вернулся домой ночевать и наотрез отказался объясняться с родителями. Никто ничего не видел, но на засове клетки с русскими соболями оказались следы крови, и дорожка из капель тянулась до самых ворот. В другой раз бывший сторож Гаврюша, уволенный за хамство и решивший в отместку пошарить ночью на складе, поседел в одночасье и еще долго сшибал на пиво в городских забегаловках, рассказывая, как в зоопарке на него набросился волк – злой-презлой. И наконец в январе из вольера пропала молодая волчица – дикарка, привезенная осенью из Сибири, и так и не привыкшая к неволе. После этого Зеев перестал ходить к серым родичам – как отрезало. Ненадолго парень сделался чуть грустнее, но печаль скоро прошла.

К изумлению Рувим Есича сын зачастил в юннатский кружок – разговорчивей он не стал, но охотно показывал мальчишкам и девчонкам, как обрабатывать раны, давать лекарства и убеждать зверье принять помощь. Дети ходили хвостиком за ветеринаром, ловили каждое слово и соревновались наперебой – кто ловчей вытащит клеща у собаки или занозу у медвежонка.

Вскоре сделалась явной и причина интереса – десятиклассница Оленька, длиннокосая, большегрудая, молчаливая и застенчивая девица. Красотой она не выделялась, популярностью не пользовалась, но была в ней какая-то прелесть, девическая наивность, неопределенная сладкая доброта. «Хорошая девочка» сказала сестра, узнав. Очарованный Зеев ходил вокруг Оленьки словно волк вокруг овечьего стада. Огрызался на парней-сверстников, провожал до дому, познакомился с мамой и всеми способами демонстрировал серьезность намерений. В день ее восемнадцатилетия молодые подали заявление в ЗАГС и вскоре расписались без особого шума. Вместо свадьбы родители скинулись на кооператив в новом доме и Зеев съехал из дома. Книг он с собой не взял.

Спустя два месяца Оленька на ушко шепнула свекрови, что вскоре та станет бабушкой. От подобной неосторожности у Рувим Есича встали дыбом остатки волос на плеши. Он призвал сына – оказалось, что Оленька ничего не знает о волчьей сущности отца своего ребенка. И не о чем тут болтать! «Шум и срам» пробормотал Рувим Есич, воздевая ладони к небу. Дай бог, чтобы обошлось.

В свой черед Оленька родила совершенно нормальную дочь. Новоиспеченная бабушка дневала и ночевала подле малышки – и желая помочь и надеясь, случись что, скрыть момент превращения. Скрывать оказалось нечего, ни малейших признаков волчьей крови, кроме разве что обостренного обоняния у младенца не проявилось. Здоровая крепкая девочка, не паникуйте, папаша.

На какое-то время Зеев сделался счастлив, хищный прищур смыло с лица. Однако вскоре семья столкнулась с неизбежными трудностями. Зарплаты Зеева уже не хватало на то, чтобы купить дочке немецкую коляску, югославские сапожки и польский комбинезон, а ведь жене тоже неплохо бы приодеться, и стенка нужна и цветной телевизор, и соседи продают японский магнитофон почти даром. Что значит нет денег? Придумай что-нибудь, милый.

Умница дочка пошла в садик, нарядная холеная Оленька преподавала биологию в школе, теща на воскресных обедах вещала в пространство о настоящих мужчинах, способных обеспечить семью. Рассказать об успешной реконструкции бивня у мамонта, грыже у черного медведя или печальной истории лисички с припадками Зеев мог разве что зеркалу в прихожей. Увы, такова жизнь.

Возможно маленькая ячейка общества и дальше бы оставалась в стройных рядах условно благополучных семей. Но на купленное в долг импортное клетчатое пальто Оленьки (прекрасно село по фигуре, душенька!) клюнула подружка реального пацана с района. Продавать обнову училка отказалась. Реальный пацан с парой приятелей подкараулил семью в арке, чтобы решить вопрос по-пацански. Зеев был устал, раздражен, зол – и не сумел сдержаться. Чудо, что не убил нападавших.

В милиции пацанов хорошо знали и верить байкам про то, что ветеринар из зоопарка вдруг обратился в свирепого хищника, конечно не стали. Срок за грабеж дуракам по-любому светил. А вот жена видела своими глазами, как муж кувырнулся в прыжке и упал на четыре лапы. Выждав пару дней, она откровенно поговорила с Зеевом. И прямыми словами сказала ему – уходи. Я с волком жить не намерена!

Возможно Оленька ожидала долгих мольб о прощении или надеялась взять мужа на поводок. Однако Зеев пожал плечами и спокойно собрал чемодан, не сказав ни слова жене. Он обнял дочь, коротко попрощался с приемной матерью, навестил Рувим Есича, помахал рукой зоопарковому зверью и в тот же день исчез из города навсегда.

Бывший ветеринар поселился в заказнике на уединенном кордоне, где бывает десяток человек в год и пять из них – браконьеры. Подкармливал кабанов и прореживал стадо в чересчур сытные годы, отстреливал оголодавших шатунов и бешеных лис, собирал и крушил капканы, вынимал сети. Лечил подранков и хворых, брошенных детенышей и птенцов, чтобы однажды выпустить назад в чащу. Добивал безнадежных и хоронил их как подобает. В жаркие летние дни плавал на челноке по черной от столетнего слоя палой листвы глади озер, слушал, как шлепают хвостами сытые щуки и пронзительно орет выпь. Зимой прокладывал лыжню до татарской слободки, провожал заплутавших охотников и гонял одичалых собак.

Вместо цепного пса Зеев завел огромного молодого волка. Зверь ходил за ветеринаром следом, словно за вожаком, и отпугивал ретивых любителей поживиться дичиной без охотничьего билета.

Долгими вечерами Зеев любил посидеть на крыльце потемневшей от старости лесной избы. Слушал шумы и шорохи, хруст ветвей и негромкую перекличку листьев, внюхивался в богатый, пахнущий грибами и мокрой травой воздух, бездумно смотрел на ранние звезды. Гладил волка по большой голове, напевал ему что-то ласковое без слов. Разговаривать он с годами почти разучился, но не слишком переживал об утрате. И даже без книг не скучал больше.

Жизнь текла своим чередом, неизменная и неспешная, время сыпалось мокрым песком сквозь пальцы. Лес любовно смотрел на блудного сына, шелестел для него ветвями, укрывал от врагов и бурь.

О зоопарке волк забыл навсегда.

(с) Ника Батхен